ИЗГОЙ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

БАВЕ НАЗЕ

Когда толпа
схлынула, трое, окровавленные и без сознания, остались лежать на земле. А косой
Али, который тоже получил свою долю побоев – никак не мог понять: что это за
могила, которую он должен был выкопать? Почему его избили? Он смотрел вслед
удалявшейся толпе и бормотал:

— Что за
взбесившиеся верблюды!

Потом он посмотрел
на лежащих, шагнул было к ним – но махнул рукой, собрал заступ, лопаты и
направился домой.

…А трое еще долго
не могли прийти в себя. Наконец, очнувшись, они потащились к дому, где лежал
покойник.

         К
этому времени в дом уже пришли мулла Абдурахман и «пьяный философ». Едва сейда
вошел внутрь – ему в нос ударил запах сырости и чего-то еще.  Он недовольно посмотрел на философа:

— Человек – и в
таком месте?

Философ понял
намек и ответил:

— Да, уважаемый.
Уйдя из общества – человек или зарастает паршой, или дичает.

— Но если так –
почему же вы выбрали именно такую судьбу?

— Сейда! Жизнь в
обществе ослов делает человека скотом. Я готов быть диким животным, но не
человеком-ослом, я не хочу, чтобы на мне кто-то ездил!

Сейда впервые
посмотрел на «философа» оценивающим взглядом.

— Я тебя не узнал.
Не ты ли – «пьяный философ»?

— Да, сейда, меня
так называют…

— Я много слышал о
тебе. Видимо, это так и есть.

— Но, сейда, я
тоже слышал о вас.

— А именно? – Спросил
мулла с интересом.

Но «философ»
обошел вопрос:

— Сейда, как видите,
наш покойник лежит. А мы с вами еще на ногах и разговариваем.

Мулле стало
неловко.

— Правда твоя.

— Я не хотел вас
упрекать. Я только хотел сказать, что нам надо сидеть во дворе. Сядемте во
дворе, пока с кладбища не придут ребята. А как только они придут – тотчас
отправим их в мечеть за носилками.

«Пьяный философ»
зашел в комнату, где лежал покойник, достал два маленьких стульчика, и они
заняли место во дворе. Некоторое время сидели молча; потом каждый достал по
сигарете и так же молча закурил. «Философ» первым нарушил тишину:

— Ваш приход
показал, как отличаетесь вы от других мулл. Может быть, именно из-за этого вас
иногда зовут «мулла-атеист”.

«Философ» говорил,
словно отвечая на предыдущий вопрос муллы. Он не хотел, чтобы опять наступила
тишина, и поэтому вернулся к прежнему разговору:

— Мы протестовали
против своего общества и стали алкоголиками. Вы тоже протестовали против своего
окружения и заперлись дома, бросив свое учение.

Сейда вновь с
любопытством посмотрел на «философа», а тот продолжал:

— Да, сейда, жизнь
в окружении невежд заставляет человека бросаться хоть в объятия дьявола. Хуже
невежества нет ничего.

Было ясно, что на
сердце «философа» словно лежит какая-то тяжесть, и он пытается высказаться,
чтобы облегчить ее. Со вниманием его выслушивая, мулла открыл этим путь для
продолжения разговора.  Неожиданно «философ»
спросил:

— Сейда, вы,
наверное, знаете предание о поэте и эмире Ботана?

— Какое предание?

— Говорят, однажды
эмир Ботана пригласил своего лучшего поэта и сказал: «Ты должен воспеть меня в
стихах». Поэт ответил: «Я могу писать только по вере и убеждению, от огня моего
сердца». И тогда эмир бросил его в зиндан.

 Спустя год эмир опять велел привести поэта и
повторил требование. Поэт стоял на своем. Его вернули в зиндан. Еще через год,
когда эмир вновь хотел потребовать поэта к себе, один из придворных сказал: «О
мой эмир! Если ты хочешь, чтобы поэт согласился на все – ты должен посадить к
нему в зиндан самого темного, невежественного человека.» Эмир согласился, и их
выбор пал на одного пастуха. Когда пастуха ввели к поэту, тот страшно
обрадовался, что у него появился товарищ. Долго ли, коротко ли прожили они
вместе – и вот однажды поэт стал читать пастуху свои стихи. Вдруг он заметил на
глазах у слушателя слезы. Поэт очень растрогался и, дочитав, спросил:

— Уважаемый, что
именно в моем стихотворении так задело тебя, что заставило плакать?

И пастух отвечал:

— Когда ты читал,
я смотрел на тебя. Твоя борода качалась в точности, как у моего козла. Я
вспомнил своего любимца – и расплакался.

И тогда поэт
вскочил и начал молотить кулаками в дверь, крича:

— Стражник!
Стражник! Скажи эмиру: я готов воспевать его!»

Мулла Абдурахман
молча, внимательно выслушал этот рассказ и, когда «философ» закончил –
продолжал сидеть в задумчивости. «О, господи! – думал он, – сколько
несправедливости в мире! Почему невежда занимает место ученого? Почему философа
считают шутом?…»

— Да, сейда, —
неожиданно вновь заговорил «философ», – как тут не пить!

— Разве же это
выход? – Машинально ответил сейда.

«Философ» пропустил
его слова мимо ушей и повторил:

— Да, сейда, как
не пить, когда живешь в таком мертвом обществе! Как не пить, когда муллы
отказываются обмывать Тужо!

Тут им овладела
злость, и он громким голосом продолжал:

— Если бы им
сказали, что умер какой-то турецкий чиновник или полицейский – они не только
бегом помчались его обмывать, они принялись бы облизывать его ж..пу! А он умер
из-за того, что побывал в тюрьме и вынес пытки этих самых турков – и его не
хотят обмывать!

Мулла
вопросительно посмотрел на «философа».

— Разве Тужо умер
от болезни, вызванной пытками?

— Да, сейда, он
умер именно из-за турецких пыток.

— Хм…
Действительно! Я слышал, что он был арестован…

— Нет, сейда, –
прервал муллу «философ», – он стал пить не из-за своего ареста. Он стал пить из-за
нашего холопства, из-за нашего равнодушия перед порабощением. Да еще – из-за
глупости и упрямства других.

Тут «философ» на
мгновение остановился, как будто что-то вспомнив, прямо посмотрел мулле в глаза
и сказал:

— Сейда, вы
знаете, чего стоит человек – представитель угнетенной нации, который сидит в
застенке врага и храбро сопротивляется? Знаете?

И, не дожидаясь
ответа, вновь спросил:

— Вы знаете, по
какому критерию определяется – есть в стране демократия или нет? Простите,
сейда, я не экзаменую вас, не дай Бог! Я знаю, что вы очень глубоко изучили
свою науку. Но не секрет, что наличие или отсутствие прав национальных
меньшинств – это и есть критерий демократии в любой стране. И если какой-то
народ ущемлен в правах, а его представители не находятся в тюрьме – это значит,
что такого народа не существует. Но тот, кто сидит в тюрьме – это и есть
защитник его прав, это есть честь и достоинство народа. Теперь вы понимаете,
кто был Тужо, сейда?

И уже рыдающим
голосом он закончил:

— Почему же мы так
растоптали свою честь? Каким образом он стал нечистым?!

Мулла не успел
ничего сказать, а «философ» не успел продолжить свою речь – как  три товарища, посланные копать могилу,
израненные, в крови, вошли во двор. И у муллы, и у «философа», от удивления,
отвисли челюсти.

— А это еще что? –
Машинально спросил «философ».

— «Философ»!
Призови Бога! – Закричал первый из троих алкоголиков. – Скажи ему: почему он не
принимает своего раба?

Мулла и «философ»,
с еще большим удивлением, смотрели то на них, то друг на друга, не решаясь
осознать, что произошло. Второй алкоголик, увидев муллу – подошел к нему.

— Сейда, – сказал
он, – разве так можно?

Тут «философ» не
выдержал:

— В конце концов,
вы скажете, что случилось?

— Что случилось?!
– Алкоголик вновь посмотрел на муллу. – Если мы не можем похоронить своих
покойников… Сейда! В каких религиях это слыхано, сейда?! В какой религии
позволено, чтобы покойник лежал непогребенным?

— Прежде
объясните, что случилось? – Ответил мулла, не менее взволнованный.

— Как видите,
сейда. Пришла какая-то толпа, избила нас, и вновь засыпала, выкопанную нами, могилу.

Мулла посмотрел на
него безумным взглядом.

— Как?! – Воскликнул
он.

На этот раз,
отвечал первый алкоголик.

— Наши ослы орали
одно: «мы не позволим, чтобы мусульманское кладбище осквернили этим нечистым!»

— Это Тужо
осквернит кладбище? О Боже! – «Философ» воздел руки к небу и потряс кулаками… –
Э-эй, Бог! Э-эй, рабы его! Склоните головы перед Тужо! Слышите вы меня? 

Продолжение следует…